«Неужели вон тот — это я?»
Что-то не делаются у меня сегодня полезные дела, поделаю хоть бесполезные.
Мы постоянно пишем письма и даже время от времени отправляем их адресатам. Сколько этих бумажных журавликов летает в мире, соединяя деревни, города, страны и континенты, пересекая параллели и меридианы, связывая такими тонкими и такими крепкими верёвками слов? Какая их часть рассыпается в пламени, так и не явив миру своё содержание? Какая – разрывается в клочья в порыве ярости? Какая — становится мокрой то ли от дождя, то ли от слёз? И сколько – храниться долгие годы на каминной полке, прячется под матрас или съёживается вместе с прошлогодними кленовыми листьями на чердаке?
Раньше мы выпрашивали у родителей разрешение кинуть в этот таинственный ящик, покрытый облупившейся синей краской, из которого – непонятным образом – клочки бумаги разбредаются по всему свету. Или наоборот - разрешали детям.
Мы постоянно пишем письма и даже время от времени отправляем их адресатам. Сколько этих бумажных журавликов летает в мире, соединяя деревни, города, страны и континенты, пересекая параллели и меридианы, связывая такими тонкими и такими крепкими верёвками слов? Какая их часть рассыпается в пламени, так и не явив миру своё содержание? Какая – разрывается в клочья в порыве ярости? Какая — становится мокрой то ли от дождя, то ли от слёз? И сколько – храниться долгие годы на каминной полке, прячется под матрас или съёживается вместе с прошлогодними кленовыми листьями на чердаке?
Раньше мы выпрашивали у родителей разрешение кинуть в этот таинственный ящик, покрытый облупившейся синей краской, из которого – непонятным образом – клочки бумаги разбредаются по всему свету. Или наоборот - разрешали детям.
И я сама люблю писать живые письма и опускать их в синий ящик. И храню все-все письма, полученные из далеких и близких городов России и Украины
Да, я тоже люблю, хотя за свою жизнь написал их не так уж и много. И храню, ага.